За 100 секунд до мировой войны. Александр Аузан о главных вызовах, перед которыми стоит цивилизация

Положение в тех сферах, о которых 30 лет назад говорил Андрей Дмитриевич Сахаров, не улучшилось, но оно стало другим. Я бы сказал, что мы решаем квест, и тот первый тест, который мы прошли за эти 30 лет, мы прошли не очень хорошо.

Права человека и персональные данные

Я попробую изложить свой взгляд на то, какие возникли вызовы в сферах, описанных триадой Сахарова — «Мир, прогресс, права человека». И начну я с прав человека. Мне кажется, здесь вызов наиболее серьезный и, может быть, наименее осознанный. Эта проблема получила после удара пандемии и усиления цифровой трансформации совершено другую трансляцию и стала проблемой доступности и сохранности персональных данных. Персональные данные оказались ключевым ресурсом и активом современной экономики, потому что из них возникают и большие данные, и наш личный профиль. Совершенно непонятно, что будет с ними.

Я бы сказал, что мы находимся в положении, которое прекрасно было описано в сказке Ганса Христиана Андерсена про тень, потому что наша тень уходит в окно здания, стоящего напротив, и не факт, что мы знаем правильную формулу того, чтобы тень вернулась. Не знаем, как правильно сказать: «Тень знает свое место». Что реально происходит? Да, внимание к персональным данным очень большое, но экономически вопрос о собственности на персональные данные решается чрезвычайно по-разному. Китайская народная республика не признает собственности человека на его персональные данные, забирает их, мобилизует и делает источником распоряжений правительства и возможностей экономического роста. Не все это понимают.

Почему тоталитаризм в 20 веке был неустойчив, свергался внешними и внутренними противниками? Потому что у него была неразрешимая проблема — чрезвычайно дорого следить за своими подданными. Мы с Арсением Рогинским размышляли об этом в архиве Штази в Германии, рассчитывая, что на одно наблюдение надо было потратить труд 17 человек. А теперь это дешево. Тоталитаризм теперь возможен, и я считаю, что возник цифровой тоталитаризм 21 века. Он основывается на дешевизне слежки за людьми и имеет экономический ресурс в виде концентрации персональных данных. Что же ему противостоит? Соединенные Штаты Америки считают, что их обычные институты решат проблему. Признавая собственность человека на персональные данные, они говорят: «У вас есть хороший суд и есть конкуренция. Смените партнера или потребуйте возмещения через суд». Не думаю, что этого достаточно.

Третий путь — это путь Европы, в частности, Эстонии. Создание специальных институтов защиты собственности человека на его персональные данные, право на забвение, уничтожение данных. Это хорошо, но замедляет движение персональных данных. Кровообращение экономики замедляется.

Мне кажется, что есть ещё один вариант: цифровые экосистемы. Павел Дуров утверждает, что сама конструкция Telegram позволяет защитить персональные данные, потому что у администрации нет ключей, которые позволили бы эти персональные данные раскрыть. Эксперты с этим спорят, и там есть свои проблемы, потому что пользовательское соглашение в цифровых платформах поменять не легче, чем конституцию страны.

Мир находится перед серьезными развилками такого рода, и хотелось бы находить решение, сохраняющее права человека и позволяющее влиять на то, что происходит с вашими персональными данными, но в мире это будет очень по-разному.

Скажу про Россию. В июле-августе с коллегами по МГУ и Институту национальных проектов Российской венчурной компании мы провели исследование в России. Оно меня, в общем, порадовало — 55% наших сограждан тоталитарный вариант не принимают, они говорят: «Это наши данные. С нашего разрешения их можно брать». 40% говорят: «Можно брать, когда угроза безопасности от преступности или от эпидемии». Я надеюсь, что в людях есть преграда к такого рода инфекции и они способны работать над тем, чтобы не только защищать свою тень, принадлежность тени человеку, но и создавать системы, стимулирующие людей к тому, чтобы они делились этими данными на шеринговых платформах, придавали им определенное движение в экономике, без чего мы, например, не будем иметь дешевые расшифровки генома.

Прогресс: гарантированный доход или креативная индустрия?

Есть и вызов в сфере прогресса. Прогресс — спорная идея, рожденная философами-просветителями во Франции. Мне кажется, что сейчас прогресс — это не что иное, как наша реакция на технологические изменения и стремление сделать из этих технологических изменений больше доброго, чем злого. Больше полезного для человека, чем вредного. Что происходит в этой сфере прогресса? Прежде всего - искусственный интеллект.

По-русски я бы это назвал «горе от ума», потому что да, он рос довольно долго. Я напомню, что в 1996 году шахматная программа наконец-то выиграла блиц у чемпиона по шахматам Гарри Каспарова. Потом 20 лет безвестности, поисков, победа программы уже над чемпионом мира в го, а затем решающее событие в 2018 году — победа одной программы над другой. Причем если первая анализировала два миллиона партий в го, то вторая не стала этого делать. Она поиграла сама с собой и обыграла ту, которая была старше и анализировала. Все, мальчик побежал, искусственный интеллект пошел вперед. Хорошо это или плохо? С одной стороны да, мы видим массу плюсов, мы видим перестроенную в пандемию экономику, цифровые платформы, шеринги, BlaBlaCar, AirBnB, каршеринг и так далее.

Но есть и проблемы. Искусственный интеллект питается аналитическими профессиями. Он будет вытеснять не тяжелый физический труд, он будет вытеснять средний класс. Он будет вытеснять тех, кто получил образование по принципу — «Запомните, дети, делай раз, делай два, делай три, делай сто сорок четыре». Всюду, где образование основано на этом, а деятельность профессии имеет четкие методологии анализа — эти профессии будут съедены искусственным интеллектом. И финансовая аналитика, и психоанализ, и правовой анализ. Все, что гордо звучало в 20 веке, становится теперь пищей искусственного интеллекта.

Что же будет с человечеством? Экономисты обсуждают сценарии гарантированного дохода. Ну да, искусственный интеллект займется основными вопросами, но с людьми-то надо что-то делать. «Давайте мы им дадим пенсию с момента, когда они начинают нуждаться в деньгах». Я благодарен коллегам-экономистам за то, что они делают такой страховой сценарий, но по двум причинам я не согласен с этим. Во-первых, потому что денег не хватит. Я бы сказал, что есть только десятка два, может быть три, стран, которые способны для всего своего населения создать сколько-нибудь значимый гарантированный доход. Но хуже второе — списание человечества в пассив.

По существу речь идет о конкуренции искусственного и естественного интеллекта, и мне кажется, что здесь есть ещё один ответ на этот вызов. Решение мне подсказал мой коллега-биолог. Московский государственный университет прекрасен тем, что там всегда есть яркий, может быть лучший представитель любой профессии. Мы - экономисты - спорили об искусственном интеллекте друг с другом, и при этом был эволюционный биолог. Он сказал: «Вы знаете, лисы намного умнее зайцев, но за миллионы лет лисы не смогли истребить всех зайцев. Знаете почему? Потому что лиса не может рассчитать траекторию, по которой бежит заяц. А знаете почему не может? Потому что заяц сам не знает по какой траектории он побежит».

Так вот, дамы и господа, друзья и коллеги. У нас есть преимущества естественного интеллекта. В шахматы и в го, и не только в эти игры, мы будем проигрывать искусственному интеллекту, но у нас есть эмоциональный интеллект, интуиция, и это вещи, которые можно развивать. Ещё великий Конфуций придумал гражданский экзамен для чиновников, которые должны были учиться стихосложению, изобразительному искусству и так далее. Зачем? Веками позже китайские ученые показали, что скорость развития региона в 21 веке зависит от того, насколько рано были введены такие экзамены, а экзамен этот существует в Китае 1300 лет.

Развитие естественного интеллекта от математики к искусству — путь к конкурентоспособности естественного интеллекта, и тогда этот путь называется не гарантированным доходом, а креативной индустрией. В мире 6,6% валового продукта создается в креативных индустриях, а креативные индустрии — это и повар, и художник, и аниматор, и программист, и дизайнер. Это человек, который способен создать собственную формулу чего угодно, превратить это в интеллектуальную собственность и тем самым сделать предметом экономического оборота. 6,6% ВВП в мире и 12-14% в развитых странах. И заметим, что это большая сфера занятости, потому что она требует относительно мало материальных элементов капитала. Она требует другого — интуиции, образования, которое может дать человеку достаточно, чтобы сформулировать, что он сделал, закрепить это и пустить в мировой оборот. Кстати, здесь цифровые технологии — несомненный союзник.

Мир: отлив глобализации и возможность войны

Теперь о третьем вызове. И это, конечно, будет касаться международной безопасности. Здесь все стало намного хуже. Насколько я помню, в конце 80-х годов, в период Горбачева, Часы судного дня давали нам семь минут до полуночи. Я посмотрел, в конце прошлой недели осталось 100 секунд. По экспертным оценкам, мы в 100 секундах от мировой войны. Почему так? Что произошло?

Один мой коллега, тоже из другой профессии, не экономист, много лет назад сказал мне: «Ты знаешь, на наших могилах будет написано — «Они заблуждались искренне». Говоря о заблуждениях 20 века, я убежден, что мы имеем свои собственные права на заблуждения, которые, наверное, реализуем сейчас. Как виделся мир и его развитие во второй половине 20 века? Казалось, что идет два мощных процесса — глобализация и конвергенция, что системы сближаются, мир соединяется и идет к исчезновению борьбы систем и, может быть, к благам законного мирового правительства. Это оказалось иллюзией. Сначала, когда прекратилась конкуренция двух мировых систем в начале 90-х, оказалось, что борьба-то не исчезла. Френсис Фукуяма тогда сказал о конце истории, а Сэмюэл Хантингтон ответил: «Нет, просто прежние политико-идеологические противостояния в этой фазе истории будут столкновением цивилизаций». И это тоже временно. Потом, может быть, придет что-то ещё.

Переворот в представлениях о глобализации, мне кажется, произошел только в последние годы. Она оказалась нелинейным процессом. Мы сейчас живем в отливе глобализации. Этот отлив начался после кризиса 2008-2009 года, и это очень важно. Я напомню, что Первая мировая война случилась отчасти потому, что все видные экономисты того времени, и не только, говорили: «Народы так связаны друг с другом, что война невозможна». А правительства конкурировали друг с другом любыми средствами, использовали гонку вооружений для разогрева экономик, вели рискованные дипломатические бои, и оказалось, что война возможна.

Поэтому первый урок состоит в том, что война очень даже возможна. В условиях отлива глобализации она высоковероятна. Поэтому главные задачи сегодняшнего дня — избежать не торговых войн, не разбегания региональных блоков, а настоящей горячей войны. Вторая задача состоит в том, что глобализация — это маятник. За отливом придет прилив. Осмелюсь предположить, что через 5-7 лет мы снова будем говорить о Всемирной торговой организации, о международных арбитражных судах, о снижении барьеров оборота.

Но очень важно, соберется ли мир примерно таким, каким он был до отлива? И что будет с зоной твердого ядра, консенсуса? Сохранится ли в этом консенсусе место для такого ключевого понятия, как права человека? Может быть, на межцивилизационном языке это будет звучать несколько по-другому — как ценность личности или достоинство человека. Дело не в этом — важно, чтобы это вошло в ядро такого мира, который уцелев в эти годы будет к концу 20-х собираться в новую комбинацию.