Мнения
«У российских девиц, окучивающих иностранцев, понятия стыда, морали, нравственности напрочь вычеркнуты из сознания. Мы воспитали поколение шлюх, готовых раздвинуть ноги при одних лишь звуках иностранной речи». Это цитата из статьи “Время шлюх” в “Московском комсомольце” за 27 июня, посвященная возмутительной (для автора статьи) “охоте” россиянок на иностранных болельщиков. Прямой призыв МК к контролю, осуждению и даже преследованию женщин, которые, по мнению автора, тусуясь с иностранцами, нарушают все возможные социальные и сексуальные табу, за два дня набирает более 655 тыс. просмотров. Антропологи из РАНХиГС Александра Архипова и Анна Кирзюк объясняют, чем вызвана болезненная реакция российских мужчин на поведение своих соотечественниц, в чем особенность российских гендерных ролей и что общего между пользователями сообщества Buceta Rosa и мексиканскими крестьянами.
Автор статьи с названием, режущим слух даже российскому читателю, выразил не исключительно свою точку зрения, но чувства многих соотечественников (и некоторого количества соотечественниц, будем справедливы). В течение последних двух недель в соцсетях появляются посты, видеообращения и целые паблики, посвященные “недостойному поведению” россиянок во время мундиаля и “разврату на Никольской”. Девушки, поведение которых в этих постах и пабликах осуждается, тоже не остаются в долгу, и публично объясняют, почему хотят встречаться с иностранцами, иногда делая при этом довольно обидные замечания в адрес российских мужчин.
Так выглядит простое перечисление фактов. Но чтобы понять, что стоит за этим футбольно-сексуальным конфликтом и чем он вызван, мы должны понять, как на самом деле устроены современные гендерные стереотипы.
Кто “на дороге не валяется”?
Журналисты и блогеры обсуждают то, что говорят “разгневанные мужчины”. Мы же начнем с того, что говорят женщины, и попробуем понять, почему они так говорят.
“Тут прямо шведский стол какой-то,” - пишет одна пользовательница. “А-а-а, в новом магазине распродажа”, “девочки, новых завезли, налетаем,” - пишут другие. И речь в этих постах идет, как можно догадаться, вовсе не о вещах. Мужчина здесь описывается через метафору товара, и это вряд ли случайно.
В конце 1980-х годов в Москву впервые приехала молодой американский антрополог Нэнси Рис, будущий автор бестселлера “Русские разговоры”. В перестроечной Москве ее удивляло многое, но особенно то, как распределяются гендерные роли в рассказах советских мужчин и женщин о себе. Идентичность мужчины, как заметила Рис, строится через истории о разнообразных проявлениях его «удали» – о сексуальных похождениях и пьяных дебошах. Женщины же изображаются как активные агенты социального контроля: они сдерживают, воспитывают и контролируют детей и мужчин. Они не только стоят в очередях, достают продукты и лекарства, проявляют чудеса изобретательности в обустройстве быта, но и как бы “отвечают” перед обществом за благополучие и пристойное поведение своих мужей и сыновей. Мужчина при этом выступает то в роли ребенка, который совершенно беспомощен в бытовом отношении (“не умеет приготовить себе даже яичницу”), то в роли неокультуренного дикаря, которого следует “держать в руках”, потому что он может “пойти в загул” и наделать глупостей - в общем, в качестве пассивного объекта женской заботы и контроля.
С тех пор, как Нэнси Рис проводила свои исследования «русских разговоров», прошло много лет. Однако представления, о которых она писала, вполне живы: мы и сейчас можем услышать нарративы о беспомощных и безответственных мужчинах и нормирующих их поведение женщинах. Как сказала нам собеседница во время нашей экспедиции в Вологодскую область в прошлом году: «Я считаю, что мужей вообще нельзя никуда отпускать, не только на заработки, но и на дачу. Почему? Начнут пить или еще чего».
Начиная с советских времен, в гендерной картине мира, мужчина - ценный и ограниченный ресурс, а женщины активно конкурируют за этот ресурс между собой
Здесь уместно задаться вопросом, откуда вообще берется эта диспозиция - пассивный мужчина, который может позволить себе быть ребенком или “дикарем”, и активная ответственная женщина? Дело в том, что в довольно распространенной, начиная с советских времен, гендерной картине мира, мужчина представляет собой ценный и ограниченный ресурс, а женщины выступают в роли субъектов, активно конкурирующих за этот ресурс между собой. Для обладания “дефицитным товаром” женщина должна прикладывать значительные усилия - не только “приобретать” мужчину на брачном рынке, но и использовать различные техники, сочетающие заботу (“порадовать любимого чем-нибудь вкусненьким”) и контроль (“держать его в руках”), чтобы удержать “покупку”.
Трудно сказать, когда такие гендерные роли впервые появились, но в течение 1910-1950-х годов, когда из-за войн и массовых репрессий количество женщин репродуктивного возраста существенно превышало количество мужчин, эти представления помогали строить брачные стратегии. Уже к середине 1960-х демографический разрыв практически исчез, однако соответствующие гендерные представления продолжали передаваться новым поколениям посредством прямых наставлений, абстрактных рассуждений о взаимоотношениях полов или поучительных историй “из жизни” (тех самых “русских разговоров”, о которых писала Нэнси Рис). На самом деле не так-то просто избавиться от представлений, которые закреплены в нашем разговорном языке - в таких, например, оборотах, как «Маша прибрала Петю к рукам» или «Такие мужики, как Ваня, на дороге не валяются».
Конечно, скептически настроенный читатель может заявить, что такие фразы на самом деле лишены гендерной специфики: активным персонажем в них могут выступать и мужчина, и женщина. Чтобы проверить это утверждение, мы создали дистанционный опрос «Кто кого приберет к рукам», в котором осенью 2017 года приняли участие 459 респондентов (138 мужчин и 321 женщина из разных городов РФ с 1946 по 2000 год рождения). Мы придумали фразы, описывающие брачные стратегии присвоения, с помощью нейтральных имен, стоящих в такой позиции, что пол объекта и субъекта заведомо непонятен: «Женя хочет захомутать Шуру» и «Такие как Женя на дороге не валяются» или “Интересно, где таких, как Женя, можно отхватить”. Как мы видим, в первом случае Женя занимает активную позицию в приобретении брачного или сексуального партнера, а в двух других – пассивную. Участникам опроса предлагалось прочитать эти фразы и ответить, какого пола, по их мнению, Женя. В первом случае («Женя хочет захомутать Шуру») 77% респондентов мужского пола и 71% женского ответили, что занимающая активную позицию Женя – женщина (только 11% мужчин и 15% женщин придерживались противоположного мнения, остальные считали, что оба варианта возможны). Во фразах, где роль Жени была пассивна (“Такие как Женя на дороге не валяются”, и “Интересно, где таких, как Женя, можно отхватить”), герой с одинаковой вероятностью мог быть и девочкой, и мальчиком, но вероятность того, что пассивный Женя - парень, повышалась в ответах женщин (60% женщин против 49% мужчин так считают). Мужчине, кажется, не очень приятно признавать себя пассивным объектом.
Кто здесь “ограниченное благо”?
Мы видим, что язык поддерживает представление о мужчине как о пассивном объекте и ценном ресурсе. Однако ресурс этот ограничен, поэтому женщина за него должна всячески бороться и “защищать свое”. Однажды мы, российские антропологи, приехали на полевую работу в небольшой депрессивный город на Русском Севере и договорились о встрече с молодым человеком для записи интервью в уличном кафе. Во время интервью каждая молодая и не очень молодая знакомая нашего информанта, проходящая мимо, посчитала своим долгом подойти к нам и продемонстрировать, что он - их. Дело было совсем не в том, что мы покушались на партнера кого-то из этих девушек, а потому что он был их ресурсом, а мы были потенциальными конкурентками. Более того: во время экспедиций мы записывали рассказы о том, как женщины после войны не только делились между собой (в сексуальном и семейном плане) оставшимися мужчинами, но и защищали их от посягательств извне.
Мужчины в такой гендерной картине мира представляют собой “ограниченное благо” (“limited good”). Это понятие сформулировал антрополог Джордж Фостер, наблюдая взаимоотношения крестьян в мексиканской деревне. Он заметил, что крестьяне представляют себе всю совокупность жизненных благ в качестве некоторого ограниченного ресурса, который принадлежит всему сообществу в целом и может быть только справедливым или несправедливым образом распределен между его членами, но не увеличен. “Ограниченное благо” подобно пирогу: если кто-то берет себе больший кусок, остальные получают меньше, но никто не в силах увеличить сам пирог. Важными механизмами правильного распределения благ в таком сообществе становятся зависть и моральное осуждение. Хотя теория Фостера была сформулирована в 1950-х годах, впоследствии ее применяли для анализа отношений не только в аграрных обществах. Так, Илья Утехин, анализируя рассказы жителей постсоветских коммунальных квартир, объяснил, что всем известная страсть обитателей коммуналок к взаимному контролю и склонность к паранойе возникает именно из-за того, что общее жизненное пространство воспринимается ими как “ограниченное благо”.
Но также эта концепция может объяснить гораздо более современные нам явления, на первый взгляд далекие и от крестьян, и от советской повседневности. В 2000-е годы среди североамериканских интернет-пользователей возникает движение Incels (сокращение от “involuntarily celibate”, то есть “вынужденное воздержание”). Онлайн-коммьюнити Incels состоит из мужчин, которые по каким-то причинам не могут найти себе партнерш и обвиняют в этом как женщин, так и других - более успешных - мужчин. Чувства “вынужденных холостяков” провоцируют их на весьма агрессивное речевое поведение. Как предполагают некоторые американские и канадские журналисты, агрессивные чувства Incels даже могут стать мотивировками для одиночных нападений и массовых терактов. Оставшись без своей доли ограниченного блага (для Incels это женщины), современные жители развитых стран пытаются использовать те же рычаги, к которым прибегали мексиканские крестьяне и жители (пост)советских коммуналок - моральное осуждение более успешных конкурентов за “пирог”.
Российские мужчины, осуждающие “разврат на Никольской”, оказались в таком же положении, что и Incels. Они используют то же оружие - моральное осуждение - против своих соперников и потенциальных партнерш и зависть к более успешным противниках (“Вот жирный Диего работает на автозаправке, все его интересы - это пиво и футбол, а русские девки на него вешаются”). Разница состоит в том, что в отличие от североамериканских “братьев по несчастью”, наши аналоги Incels привыкли существовать в ситуации прямо противоположной - что, конечно, только усиливает их болезненные ощущения от происходящего на Чемпионате мира.
Смена ролей или “кушать подано”
Итак, что же на самом деле случилось во время наплыва иностранных болельщиков в российские города? Как культурные стереотипы и родной язык предписывают женщинам - тем самым, на которых нападают возмущенные создатели пабликов типа Buceta rosa - относиться к мужчинам?
В подборке “Make Tinder Great Again” и в многочисленных постах в социальных сетях женщины восхищаются качеством, количеством и ассортиментом нового иностранного “товара” (то есть мужчин) и легкостью его “приобретения”. Все это описывается как праздник нежданного изобилия, как “цветник”, “малинник” и “шведский стол” - все через метафору еды. Как написала одна пользовательница, “на моей улице немножко перевернулся грузовичок с пряниками прямиком с Гавайских островов”.
Важный лейтмотив женских постов, где говорится о преимуществах иностранных мужчин перед русскими - легкость взаимодействия, причем речь вовсе не всегда идет о взаимодействии сексуальном: “Русских на этом фоне просто пролистываешь с ощущением “поди сложный и избалованный, на кривой козе не подъедешь”. Отношения с русскими мужчинами описываются как “математика очень сложная”. Женщина, привыкшая существовать в ситуации, где мужчина - ограниченное благо и ценный ресурс, а его завоевание и удержание требует большого труда, вдруг внезапно оказывается в другой, гораздо более приятной ситуации. В этом новом мире ей не нужно совершать трудные маневры для контакта со “сложным” мужчиной. Ресурс больше не ограничен - советский магазин с очередью к прилавку с дефицитом превратился в “шведский стол” в отеле all inclusive. Теперь для его приобретения не нужно никаких усилий - просто приходи и выбирай понравившийся пряник. А социальные сети с фотографиями создают видимость витрины магазина.
Женщина оказалась в той позиции, где традиционно находился мужчина - в положении ценного ресурса, за который ведется борьба
С наплывом иностранных болельщиков роли поменялись: мужчина перестал быть “ценным ресурсом” и оказался, наоборот, в позиции того, кто сам должен конкурировать за обладание своей долей “ограниченного блага”. Женщина, напротив, оказалась в той позиции, где традиционно находился мужчина - в положении ценного ресурса, за который ведется борьба. Это приводит к всплеску чудовищного возмущения сторонников мужской картины мира: мой кусок пирога достается другим!
Если совсем коротко, то сейчас настало, конечно, не “время шлюх”, но конец “ограниченного ресурса”. Но ненадолго.