Концлагерь с санитарами: как новый закон лишил последних прав жителей российских психоневрологических интернатов

Имена героев изменены в их интересах

ПНИ как концлагерь

Марина Сергеевна живет в одном из крупных психоневрологических интернатов больше десяти лет.

— Я не детдомовка, — говорит она. — Таких, как я, тут называют «домашняя». Я сюда попала после психиатрической больницы. Госпитализировали несколько раз и после четвертого, что ли, раза перевезли не домой, а сюда. Я хорошо помню те первые дни. Общая палата без двери на 12 человек и ведра с мочой. Мочились прямо в палатах, потому что туалет закрывали, когда сотрудники спали… Но самое страшное было — отсутствие понимания, к кому тут обращаться. Были только медсестры и санитарки, для которых ты — пустое место. Было нельзя понять, что тебе можно. Там нет такого, что «я имею на что-то право». И ты теряешься, когда это понимаешь. Вот это было страшно. И закрытость. В лучшем случае я могла гулять на территории интерната в сопровождении. Оказалось, что я не могу отсюда выйти даже на соседнюю улицу… Что изменилось за десять лет? В палатах теперь по шесть человек. И ведер нет. Больше ничего не изменилось. А, нет. Мы теперь называемся не «психоневрологический интернат», а «социальный дом»…

Психоневрологический интернат (ПНИ) — это учреждение, в котором изолируют людей с инвалидностью: ментальной и/или физической. ПНИ относятся к Министерству социальной защиты, и считается, что инвалиды получают там обслуживание и уход. Но по факту его функция — компактная изоляция.

Сегодня в России насчитывается 530 психоневрологических интернатов, в которых содержатся 157 тысяч человек. Четыре года назад ПНИ было больше — около 600, но находилось в них… 155 тысяч человек. Интернатов не стало меньше, просто их переименовывают в СД (социальные дома), ДСО (дома социального обслуживания), ДПИ (дома-интернаты для престарелых и инвалидов) и ГЦ (геронтопсихиатрические центры), чтобы избавить эти учреждения от ассоциаций с концлагерями, которые неизбежно рождаются, когда читаешь новости. Например, о том, как этой весной в ПНИ № 10 в Санкт-Петербурге семь человек умерли от истощения. Так что фактически сегодня нет точной информации, сколько в России ПНИ: по разным подсчетам от 530 до 600. Но население их только увеличивается.

Интернаты существуют смешанные, женские и мужские. Есть «возрастные», где много пожилых людей, а есть так называемые «молодежные» — для 20–30-летних детей-инвалидов, выпускников детдомов. В сельских ПНИ проживает по 100–500 человек, в городские набивают по 1000–1200. И несмотря на то, что ПНИ являются социальными учреждениями, там есть «закрытые» отделения, откуда нельзя выйти, и изоляторы, куда помещают провинившихся.

В нынешнем виде эта система начала складываться после Второй мировой войны, когда на улицах крупных городов оказалось большое количество фронтовиков-инвалидов. Они попрошайничали, и с конца 1940-х на них начались облавы. Пойманных людей по 700–900 человек стали свозить в монастыри типа Валаамского и Горицкого. В 1954 году МВД докладывало, что «было задержано нищих: во 2-м полугодии 1951 г. — 107 766 человек, в 1952 г. — 156 817 человек, в 1953 г. — 182 342 человека... Среди задержанных нищих инвалиды войны и труда составляют 70%». Далее глава МВД сообщал, что инвалиды — нестарые еще мужчины — отказываются от направления в дома инвалидов и сбегают оттуда. В связи с чем он предложил «для предотвращения самовольных уходов из домов инвалидов и престарелых лиц, не желающих проживать там, и лишения их возможности заниматься попрошайничеством, часть существующих домов инвалидов и престарелых преобразовать в дома закрытого типа с особым режимом». Так и появились нынешние ПНИ с двухметровыми бетонными заборами, КПП и бесправием.

Для определения человека в ПНИ надо, чтобы согласно Закону «О социальном обслуживании» его признали лицом, которое «нуждается в стационарном социальном обслуживании». Поэтому в ПНИ могут оказаться и старики с деменцией, и дети-сироты с инвалидностью из детских домов, и люди, получившие инвалидность после аварии или инсульта, и даже те, кого отправили в интернат родственники или опекуны, «нарисовав» ему психиатрический диагноз. В последнее время в ПНИ направляют и после нескольких подряд госпитализаций в психиатрическую больницу, а также людей с наркотической и алкогольной зависимостью. Как правило, после этого человека лишают дееспособности, и он становится практически бесправным: больше не может распоряжаться своими деньгами, свободно перемещаться и писать жалобы. Люди находятся в полном подчинении и зависимости от администрации интерната и даже от обслуживающего персонала, что порождает многочисленные нарушения их прав.

Большинство людей, живущих в ПНИ, нигде не учатся и не работают, хотя могли бы и хотели. Они не получают необходимой медицинской помощи, в связи с чем у многих развиваются хронические заболевания. Как правило, они имеют возможность выходить во двор только в присутствии персонала, их могут наказывать помещением в психиатрическую больницу, в «изолятор», назначением психотропных лекарств. Инвалидные коляски и персонал для прогулок, как правило, отсутствуют, поэтому маломобильные жители учреждений годами лежат в кроватях. Но несмотря на это, люди, проживающие в ПНИ, называются «клиентами» и «получателями социальных услуг (ПСУ)». И проживание в ПНИ не бесплатное: люди отдают 75% своей пенсии. Остальные 25% ложатся на карточку, которая остается у администрации.

В начале 2019 года представители НКО, Роструда, Росздравнадзора и Роспотребнадзора провели проверку российских ПНИ. Нарушения были выявлены почти во всех: от отсутствия питьевой воды, личных трусов и дверей в туалете до проживания по 15 человек в одной комнате. Прошло четыре года, но трусов нет и сейчас. И именно в таких условиях депутаты Госдумы проголосовали за упразднение службы защиты прав в психиатрии.

«Идиотина тупорылая!» — как унижают людей в ПНИ

Александр — юрист, который помогает отстаивать права людей в ПНИ. Он передал The Insider две аудиозаписи, сделанные проживающими в одном из психоневрологических интернатов. Они прекрасно показывают, как персонал ПНИ относится к людям.

Запись 1. Две медсестры разговаривают в коридоре. Упоминаемый в разговоре Богомолов — крупный мужчина (ожирение у обитателей ПНИ часто развивается на фоне огромных доз нейролептиков, которые дают всем).

Медсестра-1: Богомолов лежит помирает, говорит, башка болит. Может, сдохнет. Надеюсь.

Медсестра-2: Тань, ну…

М-1: Да если и сдохнет, мы не донесем его.

М-2 заливисто смеется.

М-1: Мы тут работали в правом холле и такие на обед зовем: «Первая смена! На обед!» И стоим в коридоре, смотрим, Богомолов, тыгдым-тыгдым-тыгдым и поскальзывается. А там ведро стояло и, видимо, куда-то не туда пролилось. И он на этой луже п*здык! И лежит.

М-2: Аах.. Та-аня…

М-1: И мы такие в один голос: «Хоть бы насмерть!»

М-2: Тань. Ну зачем вот так?

М-1: А потому что до скорой мы его никогда не допрем до низа! А на труповозке приезжают мужики! Но он встал, хоть бы х** ему, ничего не отшиб…»

Запись 2. Кабинет старшей медсестры. «Сотрудница-1: Вот времени половина пятого! Что мы разгуливаем туда-сюда?!! СТРЕКАЛОВ! НУ-КА УЙДИ ОТ ОКНА БЫСТРО! Стрекалова прогони от окна, быстро. Никуда тебя никто не будет отправлять, в психушку только. Могу организовать... У-уйди отсюда! Петров! Так, ты не куришь три недели. ТРИ НЕДЕЛИ, ПЕТРОВ! Чистяков! Ну-ка выйди из столовой! Чистякова пни оттуда!.. Я тебя сейчас задушу, я тебе сейчас скальпелем сниму голову. Закройте дверь все!

Заходит вторая сотрудница: Обязательно скажи, чтобы прекращали кричать в столовой, смотрю, и Лариса Сергеевна кричит на проживающих.

С-1: (кротким голосом) Да, скажу.

С-2: Всё, я ушла.

С-1: Выйди отсюда. Еще раз подойдешь, вообще никогда не подгребешь сюда. Закрой дверь. ДАВАЙ ВЫШЛА ОТСЮДА! Идиотина, бл* тупорылая! Не надо тут ходить, пасти меня!»

Запись № 2 — это нарезка из нескольких записей, сделанных под дверью кабинета в ожидании приема. Как флегматично сказали ее авторы, «там мата минут на 15». Стороннему слушателю может показаться, что несчастный Стрекалов хотел выброситься из окна, но нет. Ручки окон в интернате скованы цепью.

Но, как пояснил юрист, передавший записи, на подоконнике стоят горшки с цветами. Поэтому медсестра из своего кабинета и кричит, ведь если горшок упадет, он разобьется, и надо будет убирать.

«В ПНИ персонал перемалывается до ужасного состояния, — рассказывает Александр. — Хорошие врачи и медсестры туда не идут, иногда переманивают нормальных, но люди либо уходят, либо деформируются. Там не у кого просить помощи и защиты, а если попросишь, может быть еще хуже».

«Врачей тут надо опасаться больше всего»

С Мариной Сергеевной мы общаемся по телефону. Она просит не упоминать ее настоящее имя и город, в котором находится ее ПНИ. Говорит, что у нее был опыт жалоб, который закончился месяцем в психиатрической больнице.

— Здесь правовая защита не работает, — вздыхает женщина. — Тебя сразу начнут запугивать закрытым отделением или напишут чего-то в карту и отправят в психушку. «Закрытое отделение» — это этаж, где находятся тяжелые больные, и туда же переводят неугодных. Наказывает нас врач. Каждый новый врач-психиатр сначала старается проявлять внимание, а потом становится карманным слугой директора. Врачей тут надо опасаться больше всего. Что мы тут делаем весь день? Ничего. Все лежат на покрывалах, спят, телевизор смотрят. Три раза в день можно сходить во двор покурить…

Марина Сергеевна включает камеру на телефоне и крадется по коридору в раздевалку. Коридор похож на больничный, видно, как его моет шваброй женщина в цветном халате. Это не санитарка, а такая же «получательница социальных услуг». В раздевалке Марина Сергеевна показывает вешалку с куртками и полку с черной обувью — кроссовками и ботинками:

— В отделении 70 человек. Как видите, курток штук 20 и пар тридцать обуви.

Она подносит пару черных кроссовок к камере. Видно, что внутри они стоптаны до подошвы, это уже надо выбрасывать, потому что такая обувь больно давит на пятку. У правого кроссовка нет шнурка.

— Любой человек может надеть любую пару. Тут нет своего. Куртки подписаны, но кто тут будет читать. Тут не все читать умеют…

Тут же стоит коробка с шапками, их около десятка. На каждой — белые пятна, похожие то ли на птичий помет, то ли на плевки. Шапки тоже общие, рассказывает моя собеседница:

«У меня своя куртка и обувь, нам поставили шкаф в комнату, один на шестерых. А у половины этажа всё общее — от штанов до трусов. Иногда всем обувь выдают индивидуальную, это, как правило, если шухер какой-то, проверка. Но сюда закупают очень узкую обувь, китайскую. Она на подростков. Я один раз надела то, что выдали, так пальцы в кровь.

Могут ли украсть личную вещь?! Да конечно — и проживающие, и санитарки. Тут в принципе воруют. Иногда нас просят полы помыть, я не отказываюсь, всё какое-то разнообразие. И вот я мыла полы в столовой, и при мне раздатчица угощала мясом медсестру, а мясо было с наших столов. И вот она говорит: ”Толстяков, что ли, этих кормить? Хорошее мясо такое… Это департамент новую диету прислал, теперь мясо им, видите ли, полагается. Я сначала им вообще не давала, не давала. Потом они расчухали. Так я им половину даю. А этим, кому протертое, я сейчас взяла это протертое мясо и на троих разложила.

Если вообще не давать, когда-нибудь так попадешься на фиг. А лучше половинить. Понюхали, увидели — значит поели!” И смеются обе».

«Помню, как одна санитарка убила мальчика»

Ольга с рождения жила по детдомам-интернатам для инвалидов. У нее ДЦП. Сейчас ей 29, живет в ПНИ. Средний возраст ее соседок — 60 лет.

«Я сменила штук шесть детдомов, названий не знаю, меня просто брали и перевозили. Конечно, я много чего помню! Помню, как санитарка одна убила мальчика, Сашку Ярощука. Ему года четыре было, он орал всё время, мешал ей спать... Как она его била… Мы это все слышали, а утром его унесли. Я и сама орала по ночам. Помню, мне лет пять, в изоляторе одна осталась, а у меня, как свет гасили, так истерика начиналась. Одному мальчику ногу нянечка сломала, когда пеленала. Памперсов тогда не было, брали пеленку, косынкой ее связывали и на спине завязывали. Так она ему ногу и сломала, когда пеленала.

А меня сажали на ссаные пеленки. Ну, кучу соберут, и я на нее писала. А под себя когда ссалась, меня били. Помню, мы спали под тонкими одеялами, окно открывали, мы не могли заснуть от холода. А если мы не спали, нас били за открытые глаза.

Я вставала утром раньше всех, сползала с кровати, писала на пеленки и ползла в игровую, чтобы там надевать колготки. Часа мне хватало. Потом в игровую нам приносили таз, и мы все умывались. С соплями, слюнями, все в одном тазу. И один стаканчик на всех, чтобы зубы чистить. Помню, как мне чуть зубы не выбили ложкой, когда кормили…»

По-хорошему Ольге нужна длительная психотерапия, но, скорее всего, помощи психотерапевта она не получит никогда: в ПНИ его нет. Сейчас Ольга говорит, что у нее всё нормально, потому что она не причиняет хлопот персоналу:

«Да смысла нет жаловаться. Главное, чтобы в туалет высаживали. Тут две смены, по две санитарки на 20 человек “лежаков“. Одна смена хорошая, санитарки меня на туалет высаживают, а вторая не хочет, говорит, что я тяжелая, и памперс надевает. Две штуки в день мне полагается.

В комнате нас двое: я и старушка одна, она в деменции, ничего не понимает, только памперс на себе рвет. На улице я не гуляю никогда, это же меня надо на лифте спустить, а всем некогда. Один раз спустили во двор и ушли. И тут собаки забежали. Господи, как было страшно: сижу одна в коляске, и никого нет.

А так меня никто не трогает, я проблем не причиняю, читаю, кино смотрю. Да, читать я умею, меня волонтерка одна научила, а школы для таких, как я, не было. Старички наши дебоширят, но они умирают быстро. Тут всё время кто-то умирает».

Что не так с новым законом

Закон о психиатрической помощи и гарантиях был принят в 1992 году и на тот момент был передовым. В то время был признан факт карательной психиатрии, появились активисты среди врачей-психиатров, которые хотели строить систему по-другому. Но в июле 2023 года Госдума приняла поправки, которые сильно изменили закон в сторону, удобную для врачей и системы в целом.

Например, ст. 37 ранее была довольно лаконична:

«Пациенты имеют также следующие права, которые могут быть ограничены по рекомендации лечащего врача заведующим отделением или главным врачом в интересах здоровья или безопасности пациентов, а также в интересах здоровья или безопасности других лиц: вести переписку без цензуры; получать и отправлять посылки, бандероли и денежные переводы; пользоваться телефоном; принимать посетителей; иметь и приобретать предметы первой необходимости, пользоваться собственной одеждой».

С поправками она выглядит по-другому: «В интересах здоровья или безопасности пациентов, а также в интересах здоровья или безопасности других лиц на основании решения, принятого заведующим отделением или главным врачом по рекомендации лечащего врача, пациент может быть временно ограничен в следующих правах…» — и дальше тот же список, но сильно расширенный.

Теперь можно:

• ограничить круг лиц, с которыми общается пациент;
• не соблюдать конфиденциальность при его переговорах;
• урезать встречи с посетителями.

Также ранее человека выписывали из ПНИ по решению врачебной комиссии. Это было прописано в ст. 44 «Перевод и выписка…». Врачи исходили из того, может ли человек жить самостоятельно, есть ли рядом с ним кто-то, кто будет за ним ухаживать.

Сейчас эта статья дополнена длинным пунктом о создании еще одной комиссии, которая будет ведать приемом, выпиской и даже временной выпиской домой или в санаторий. Она же будет решать вопросы в том числе и «о переводе или об отказе в переводе в иную организацию социального обслуживания». Это в два раза усложнит жизнь человеку, который захочет перевестись в один из негосударственных проектов сопровождаемого проживания, которые сейчас начинают развиваться в России.

Ну, и самая нашумевшая поправка — признать ст. 38 о создании государственной службы защиты прав пациентов с психиатрией недействующей. Основанием было то, что государство эту службу с 1992 года так и не создало.

«Нам всегда говорили, что достаточно общественных наблюдательных комиссий, — говорит юрист Александр. — Но это неправда: ОНК ходят только в тюрьмы и СИЗО, они даже в спецбольницы не ходят, где люди на принудительном лечении находятся. В простые психиатрические больницы и ПНИ ОНК сроду не ходили! А тут в последние годы началась реформа ПНИ, возникли всякие общественные движения и проекты, и такие службы защиты прав стали сами появляться на местности. В частности, в Нижнем Новгороде и Москве.

Там рассматривали жалобы на незаконное лишение дееспособности, на незаконный перевод из одного ПНИ в другой, по запросу приезжали независимые психиатры по поводу коррекции лечения. Появились и организации по защите прав пациентов. То есть, движение снизу пошло. И это значило, что потребность в государственной службе защиты прав пациентов есть. Но в итоге совершенно внезапно 38 ст. Закона отменили совсем. А в статье 46 появляется пункт, что защиту прав теперь осуществляют просто все — от ОНК до адвокатов, но все эти организации должны согласовывать свои проверки с интернатами.

Налицо две тенденции. Система социального обслуживания в России худо-бедно реформируется. Появилась система долговременного ухода, понятие «сопровождаемое проживание», «сопровождаемый труд», всё это законодательно закреплено, идут пилотные проекты, разрабатывается много нормативных актов, чтобы это регулировать и получать государственное финансирование. А с системой психического здоровья — полный швах, деградация и регресс. И это сильно тормозит изменения в психоневрологических интернатах».

Действительно, в последнее время при помощи активистов и общественников система ПНИ стала разворачиваться в более гуманную сторону. Во многих регионах открылись «тренировочные квартиры», где люди из ПНИ могли получать базовые знания и готовиться к самостоятельной жизни. Есть проекты и по сопровождаемому проживанию, когда люди живут в квартирах или маленьких домах группами по 3–4 человека в сопровождении социального работника, который поддерживает их в быту и помогает добраться до рабочего места.

Всё это общественники предлагают как гуманную альтернативу ПНИ, чтобы человек или его опекун\родитель мог сам выбирать: хочет он в интернат или на сопровождаемое проживание. И это должно было подтолкнуть ПНИ к изменениям: чтобы выдержать конкуренцию с сопровождаемым проживанием, интернаты должны были изменяться в лучшую сторону, ведь люди — это финансирование. Но система, похоже, решила всех переиграть и уничтожить.

«Мне кажется, это нам, активистам и общественникам, прилетело за изменения в сфере социальной защиты, — говорит юрист. — Люди, которые лоббируют сохранение закрытой интернатной системы, увидели, что такие изменения им невыгодны. Поэтому и идет закручивание гаек. И теперь, чтобы выйти из интерната, согласно новым поправкам к Закону, надо не одну комиссию пройти, а уже две. Там полностью изменен порядок выписки из интерната, временного выбытия из интерната в домашний отпуск и перевода в другие организации. И изменен он в худшую сторону именно для получателя услуг. Просто оказалось, что люди — это новая нефть.

Действительно, помимо того, что ПНИ получают 75% от пенсий людей, в них содержащихся, в учреждения идет непрерывный поток денег: зарплаты, питание, оборудование. По подсчетам Высшей школы экономики, затраты на одного проживающего в ПНИ — в среднем 44 800 рублей в месяц. Поэтому «отпускать» людей из системы невыгодно — если они будут уходить в организации, которые создали НКО, за ними туда уйдут и деньги. А значит, ход жалобам давать нельзя.

«Мы видим нарушения, но не можем помочь»

За то, чтобы сделать ПНИ открытыми для проверок, уже лет 15 бьются как НКО, так и волонтеры. Именно они вытаскивали наружу факты нарушения прав проживающих. И сейчас понимают: отмена службы защиты прав говорит о том, что государству вообще непонятна сама эта идея. Оно нарушений прав в ПНИ не видит. Начиная с отсутствия нижнего белья.

«Трусы им выдают из общего запаса, и они сшиты, как будто из мешковины, — рассказывает волонтерка Наталья, которая ходит в один из интернатов гулять с ”колясочниками”. — Лифчиков у женщин вообще почти ни у кого нет. У кого есть, значит, была возможность купить. А так — всё общее. Но там это мало кого смущает: большинство в ПНИ попали из детдома-интерната, и там тоже вся одежда была казенная, поэтому у них нет понимания «твое-мое». У них и границ своего тела нет, потому что их границы нарушались с самого рождения, с дома малютки. У них нет понимания, что «тело — мое», оно тоже казенное. Вот приходим гулять, девушка одна начинает рассказывать: ”Меня таскали-таскали на аборт, наконец, спираль поставили! Сказали, больше залетать не буду”. Их же на аборт целыми автобусами привозят в больницу.

Вот так же в ПНИ нет и понимания ”права”. Например, санитарка Р. ведет себя, как генеральный директор. Она может залезть человеку в рот и заталкивать ему таблетки почти в желудок. Она кричит, она бьет пожилых. И мне даже некуда пойти и написать на нее жалобу, потому что внутри ПНИ всё разбирается не в пользу проживающих. Мы видим нарушения, но не можем помочь. Если я напишу сейчас на эту суку Р., что она бьет условную Иванову, то Иванова будет завтра же обколота клопиксолом <антипсихотик — The Insider>, а этой мадам ничего не будет. Я сдуру посоветовала одной женщине написать жалобу заведующей на то, что эта санитарка ее ударила, она написала. И на год эту женщину лишили возможности подать заявление на восстановление дееспособности. Врач так ее наказал…»

«В ПНИ есть социальная и юридическая служба, — добавляет волонтер Андрей. — Но они не работают в защиту проживающих. Вот мы подаем документы с одним молодым человеком на восстановление ему дееспособности. А в ПНИ лишены дееспособности почти все, это делается для удобства установления над ними опеки. И опекуном всегда становится директор ПНИ, будь там 100 человек или 1000. Ну так вот, этот молодой человек пишет заявление, ложится в психбольницу на 21 день, получает на руки экспертизу, и со всем этим добром надо идти в суд. Человек, лишенный дееспособности, сам себя в суде защищать не может. Я просто волонтер. У меня нет прав помочь ему выступить в суде. И с ним едет в суд юрист этого учреждения. И этому парню там даже рот не дают открыть, чтобы рассказать, зачем ему нужна дееспособность. Его собственный юрист не дал ему ни слова сказать в свою защиту. А парень хотел сказать, что он очень хочет перейти в квартиру сопровождаемого проживания, он хочет выйти на работу, хочет сам ездить в город. Он совершенно адекватный человек, и у него были очень простые планы. Ему всего 36 лет. Но решение было — отказать и оставить в ПНИ. Как этого юриста можно после этого назвать?»

«Службы, которые находятся внутри этих учреждений, больше заинтересованы в том, чтобы всех закрыть на этажах и чтобы носа никто оттуда не казал, — согласна с ним Наталья. — Мы же до сих пор не можем попасть в отделения милосердия. Мы бы хотели погулять с лежащими там людьми, но там все за решетками. А ”закрытые” этажи? Кто знает, что там происходит? И жаловаться люди не могут, потому что есть множество вариантов наказания. Врачи там направо и налево всех шпигуют нейролептиками, в качестве наказания в том числе. Ты не знаешь, что тебе дают, и отказаться не можешь — в горло засунут. Одну девушку я там хорошо знала, но один раз ее обвинили в попытке суицида, отвели на ”закрытый” этаж и накачали так, что теперь она меня не узнает. Или вот еще вариант наказания: я сама слышала, как санитарка говорит лежачему человеку: ”Всё, плохо себя ведешь, к своей волонтерке не пойдешь!” Потом выходит и сладенько так: ”Ой, отказался Женя с тобой гулять! Нехорошо себя чувствует”. Я говорю: ”А я вообще-то слышала…” Отказ отпустить к волонтерам — это очень больное место. Нами наказывают. Прихожу домой и плачу после такого очень сильно...»

Когда Нюта Федермессер, директор фонда «Вера», которая очень хорошо знает систему ПНИ изнутри, выступала перед депутатами, она тоже впервые публично заплакала. Она просила их не вносить изменения в Закон «из порядочности»: «Законы голосуются совершенно безумные, потому что вы думаете, что вас и ваших семей они не коснутся. Очень стыдно за эту Думу, страшно стыдно. <...> Вы все трусите, каждый из вас».