«Избивают, запрещают разговаривать и держать руки не за спиной» — Дёмушкин о колонии, где сидит Навальный

— Ни одно предложение из того, что рассказала Мария Бутина о колонии <ИК №2 в Покрове, где содержится Алексей Навальный - The Insider>, фактически не соответствует действительности. Сотни людей, которые это прошли, знают об этом, а обыватели будут думать, что это какой-то пионерлагерь или гостиница в средней полосе России. Бутина все с Америкой сравнивает: «как плохо в Америке и хорошо в Покрове». Жаль, что нельзя, чтобы она хотя бы один день там провела. Я думаю, что ей бы снился несколько лет этот Покров и это «хорошее место».

— Что происходит с заключенным, который там не смотрит в пол и не держит руки за спиной?

— Бьют. Это самое простое. Бьют в любом случае. Алексей всегда в поле зрения камеры, причем я не понимаю, как они эту камеру поставили, потому что в бараке нет камеры, тем более сбоку. Она как раз стоит над моим спальным местом, где я спал. Плюс я не понял, почему там такой отряд из 16 человек. Они туда что, активистов поставили, а остальных вывезли? В отрядах от 50 до 120 человек, они в бараке находятся. Самый маленький барак — это сектор усиленного контроля «А» <на жаргоне «СУКА», по первым буквам названия - The Insider>, где Алексей Навальный и находится. Там при мне было от 55 до 60 с чем-то человек, из них где-то 20 активистов. Судя по видео, которое они опубликовали, отряда там нет — они либо в комнате воспитательной работы, либо на режимном мероприятии каком-то — в локалку поставлен или в столовую вышел.

Алексей ведет себя там не по правилам, установленным в колонии. Он держит руки не за спиной. Более того, одна рука у него в кармане. Непонятно, как они это сняли. Пищу принимать и чай пить в бараке тоже запрещено. Рядом на видео стоят активисты. Их очень просто отличить — они руки за спиной не держат, а остальные обязаны держать. Это строгое нарушение, если руки из-за спины убрали на бараке. Алексей, видимо, может себе это позволить. Он понимает, что его не будут там насиловать или избивать, но все остальные на его месте получили бы это все.

— Вот это вот с руками за спиной на бараке — это когда подходит кто-то из сотрудников колонии?

— Нет, всегда.

— Это же невозможно, если руки не скручены.

— При мне разрешили, когда сидишь. Разрешили их класть на колени. До этого даже сидеть надо было с руками за спиной. Руки за спиной на бараке всегда. Нет такого момента, чтобы вы их убрали. Это не когда сотрудник входит, это всегда.

— Даже когда вы спите?

— Нет, когда спите руки не за спиной. В десять часов отбой, в полшестого подъем. Когда вы лежите, руки должны быть над одеялом и ладонями кверху, а когда уже уснули, то можете как угодно скрючиваться. Единственное, запрещено накрываться с головой. Там одеяло такое короткое, оно не очень позволяет накрыться. Если ноги прикрыть, то оно по грудь получается. Вопрос с холодом там решен, пластиковые окна поставили, так что более или менее. При мне было очень холодно, и это была главная беда.

Каждый час Навального будят. То, что они там говорят, что не будят — это ложь. Хотя и бывали смены, когда сотрудники несильно старались разбудить. То, что там сейчас рассказывают на НТВ про ультрафиолетовые лампы, которые заключенный не видит — это все ерунда. Что он еду в столовой может выбрать. Каждое предложение там ложь. А то, что каждый должен работать — там сто рабочих мест на почти девятьсот зэков. Там один из девяти может работать. У Навального строгий сектор, у них там нет такого понятия, как работа. Там ни один человек не работает. Даже на режимных отрядах обычного контроля при мне никто не работал, что уж там рассуждать про усиленный контроль.

— Отсутствие работы — это такая форма насилия? Потому что человеку вообще нечем себя занять?

— Работа — это поощрение, туда все хотят попасть. Там хоть и платят какие-то 96 рублей в месяц, но там не бьют особо сильно.

Когда в сюжетах показывают церковь — да, она есть, но вас в нее не пустят, если вы находитесь в Секторе усиленного контроля. В библиотеку тоже не пустят. Показывают какой-то спортзал. Причем тут вы? Спортзал — это для начальника, он ходит в него. Самодеятельность - она тоже не для Сектора усиленного контроля, это для осужденных с умеренных секторов. В любом случае в Секторе усиленного контроля вы нос не можете почесать без разрешения.

Понятно, что если бы Алексей туда поехал без общественной поддержки, то все было бы очень грустно. Это закончилось бы жесточайшими побоями, насилием и всем остальным. Если бы он был никому неизвестен, его бы первые пять недель били как собаку, а потом, если бы он ещё там что-то «газовал», то совсем все было бы по-иному.

— Держать руки за спиной — это правила из уголовно-процессуального кодекса?

— Да нет, конечно, это инициатива колонии. Вы всегда должны находиться в стационарной позе. Вы не можете ходить, не можете делать шаг влево или вправо. Вы должны ровно стоять, голова опущена строго вниз, глазами коситься запрещается, давать сигналы запрещается, раскачиваться запрещается, спину сгибать запрещается. Вы стоите, руки за спиной, голова опущена строго вниз. В таком положении мы стояли по 8 часов в сутки. Какое-то время вы сидите — коленки вместе, руки на коленках, с прямой спиной. И каждый раз, когда входит активист или сотрудник, вы все встаете, а так как у вас на бараке из 55 человек 20 активистов, то вы встаете и садитесь постоянно. Все команды выполняются бегом. На заправку кровати отводится пара минут. Чтобы одеться и обуться пара минут. Построиться ровненько пару минут. Не дай бог зарядку кто-то в разнобой делает — потом весь отряд идет тренировать это в расположение отряда. В столовой дается несколько минут, чтобы поесть.

— Пять недель новоприбывшего человека избивают?

— Я знаете как эти пять недель посчитал? Сначала бьют жестко на приемке, потом на две недели попадаешь в карантин. Там избиения сплошные. Потом оттуда обычно на две недели помещают в сектор усиленного контроля. И там начинается все самое страшное в лагере. Вам на карантине тяжело и хочется, чтобы скорее перевели, а когда переводят, вы начинаете жалеть.

Две недели подряд осужденных бьют, а потом выпускают на какой-нибудь отряд. Там идет приемка и обычно ещё неделю бьют. Так я эти пять недель вывожу. А потом бьют время от времени и если вы никому не нужны, то про вас особо не вспоминают. Есть люди, которых не били. Меня не били, не будут бить Навального. Они политические, и к ним относятся немного по-другому.

Они гораздо хуже хлебнули долю, потому что всех зэков через две недели выводили из этого сектора, а я бесконечно каждую неделю встречал новый этап, который туда приезжал — эти крики, визги, избиения. Каждую неделю я провожал отряд, который приходил до этого и уходил. И это было восемь месяцев. Сначала это вызывало шок. Я не понимал, как в современном мире такое возможно, но потом стал к этому равнодушно относиться. Я даже лица этих людей не запоминал, которых там ломают. Кого-то насилуют. Я уже не обращал на них внимания.

— Это все чьими руками делается?

— Активистов, конечно. Сотрудники бьют только активистов, как правило, на приемке.

— Статья как-то связана со статусом активиста?

— Нет, они просто подбирают своеобразных. Они берут скинхедов или фанатов футбольных. Разный подход у них был. У них там был какой-то необходимый для них порядок. Много их наплодили.

— Я обратил внимание, что на видео, которое опубликовали на Life.ru, двое заключенных стоят за спиной у сотрудника колонии. Мне казалось это странным.

— Это все активисты, кто там есть в бараке. Они приставлены к Навальному непосредственно.

— Он не один? Вокруг него всегда пять человек, которые к нему относятся недоброжелательно.

— В лагере категорически запрещено быть одному. Вы ни в какой момент времени никогда не можете быть один. Если вы хотите в туалет, вы проситесь и вас сопровождает «угловой». Он стоит перед вами и смотрит, как вы справляете нужду - и «большую», и «малую». Он от вас не отходит. На секторе усиленного контроля нет перегородок в туалете. Он строит прямо перед вами на расстоянии полуметра. Вы никогда не можете быть один, Навальный вы или нет. Видимо, за Навальным установили отдельный контроль. Судя по всему, он сидит только с активистами. Я прочитал, что у него 16 человек всего с ним. Такого не может быть, там нет таких отрядов и быть не может.

— А что они делают? Какие могут быть у них функции? Они ему что-то говорят в этот момент?

— С Навальным там отдельная история, поэтому я не знаю, что они с ним делают, но я знаю, что они делают с обычными заключенными — в секции правопорядка они говорят, что делать, как сидеть. Если заключенный не слушается, то наказывают, выводят в каптёрку. На секторе усиленного контроля заключенным запрещают разговаривать категорически. Вы только можете разговаривать либо с сотрудником после того, как дадите ему доклад, или вы можете разговаривать с активистом, но у них там строгое правило — если вы что-то сказали, и он вам ответил, то он должен записать это в тетрадку. Если он этого не сделал и его заложил другой активист, а там это нормальная ситуация, то будут очень большие побои. Так что они все записывают. На меня была тетрадка, которую каждое утро в оперотдел носил завхоз. Там все, что я произнес, включая просьбу пойти в туалет.

— Какой в этом смысл, давление?

— Я не мог разговаривать восемь месяцев. Как вы считаете, это давление? Если вы два дня помолчите, у вас уже начнутся психологические изменения. Когда человек попадает в стрессовую ситуацию, то для него самое главное — это социальная адаптация, которая происходит через общение. Если вам не дают разговаривать, то у вас будут неизбежные изменения психики и вы получите интроверсию или аутизм. А что делать?

— Сколько времени прошло с тех пор, как вы освободились?

— 20 февраля 2019 года, два года назад.

— Вас отпустила эта история? Остался какой-то след?

— Я психолог по образованию, и мне было полегче. Я знаю, в какие состояния можно попасть в психологически. Были люди, которые с ума сходили, я это наблюдал. Даже руководство колонии несколько раз просило меня как психолога, потому что местный психолог был… Не буду его критиковать, в общем ему учиться надо было и учиться. Так что да, это все очень тяжелая ситуация. Я сейчас общаюсь с человеком, который всего два месяца со мной отсидел. По прошествии двух лет он до сих пор лечится за границей. Причем это не какой-то там подонок или наркоман, как все думают. Это человек, который был осужден за экономическое преступление. Он практически полностью отбыл свое наказание в Европе и вот на два месяца приехал на родину. За таможенные какие-то нарушения он получил срок, и он до сих пор в шоке от того, что ему пришлось пережить.

Мне писали люди, которые вернулись оттуда недавно. Там стало полегче, но ужасные вещи все равно рассказывают. И, общаясь с этими людьми сейчас, я вижу, что они почти все боятся давать показания. Рассказывают буквально единицы. Люди не хотят вспоминать избиения и насилие. Александр Липовой об этом говорит, чемпион мира по кикбоксингу. Ещё буквально несколько человек. Переписываюсь я с 50 людьми, кто тоже там отбывал свой срок по приговору, но никто из них не хочет записывать видео или рассказывать. Они надиктовывают аудиосообщения длинные. Я им разослал этот репортаж Бутиной о Навальном в ИК №2, и все записывали сообщения, но не хочет вспоминать эти унижения и побои, либо до сих пор боятся.

Когда Бутина рассказывает про то, как там все классно, я бы хотел её туда перебросить чтобы она хотя бы день там прожила. Все эти крики и визги, которые там звучат, ей бы потом снились несколько лет. Я хотел сначала написать про это, но потом понял, что нет смысла писать - одни эмоции. Я не удержался и перепостил Солженицына, который писал про поездку Горького на Соловки, и как там было «хорошо».

Если бы журналистку RT Бутину и второго компаньона послали бы в Бухенвальд сделать репортаж, то я думаю, что администрация сделала бы отличную экскурсию и она бы за два часа разобралась, что оказывается у заключенных много личного времени и всем там нравится. И главное, что никто из осужденных не жалуется в Третий Рейх, на администрацию этого лагеря. «Ни одной жалобы из этой колонии не поступало» — сказала бы Бутина. Ей бы показали ухоженных заключенных из охраны, ведь она же с активистами в основном беседовала. Если Горький плакал, когда с мальчиком 14-ти летним беседовал, который ни за что «уехал», то эти пропагандисты не плачут. Зачем им эта правда? Она не пыталась там ни с кем поговорить на самом деле.