Общество
6 декабря в одной из московских школ подросток пришел на уроки с ножом. Сначала он угрожал учителям, затем грозился порезать себя. Расследование пока не объяснило, что к этому привело. Количество подобных случаев, обсуждаемых в прессе, растет. Основной причиной российские охранители-пропагандисты считают «слепое подражание Западу», распространение «опасной» информации в социальных сетях. Тем временем законодатели решили бороться с школьной агрессией, запрещая доступ к «опасному контенту»: Госдума приняла закон о запрете «колумбайн-сообществ» в интернете. Антрополог Александра Архипова и психиатр Иосиф Зислин анализируют отечественный и американский опыт и объясняют, почему цензура бесполезна, а насилию в школе можно противопоставить только снижение агрессии в обществе, совместную работу психологов и педагогов.
«Вот как так получается? – жаловался нам в интервью этим летом молодой работник дома культуры в небольшом поселке на юге России. – Когда я был мальчиком, я сам везде ходил, сам бегал. А теперь мы все запрещаем детям. Синие или черные киты вокруг, в интернете сидеть опасно, в школу ребенка приведешь, встретишь, кругом охрана». «Так, может, не запрещать детям?» – спрашиваю я. Он смотрит на меня задумчиво. «Да, школа теперь как тюрьма. Раньше я так о ней не думал. Но тюрьма лучше, чем страх за ребенка».
В своем восприятии школы и подростков этот культработник не одинок. Учительница биологии из севернорусского города, проработавшая в школе более 30 лет, говорила нам, что утратила возможность понимать своих ребят. «Раньше я на них смотрела и хорошо знала, кто хулиган, кто неформальный лидер, а кто источник всех проблем. А теперь я смотрю и вижу только спокойные лица, склоненные над телефонами. Я знаю, что у них там в телефонах своя жизнь. Но я ее не вижу. И на что они способны, – тоже не вижу».
Боязнь опасного непонятного подростка пришла в Россию осенью 2016 года
В таких интервью в тугой узел завязаны два типа страха: за ребенка и перед ребенком. Второй тип страха – боязнь опасного непонятного подростка – пришел в Россию осенью 2016 года. Если мы посмотрим на публикации в медиа (все подсчеты по российской прессе сделаны в базе данных «Интегрум»), то и в 2014, и в 2015 годах случаи насилия со стороны школьников в прессе обсуждались неохотно и в реальности их было гораздо больше, чем упоминалось в СМИ. В основном писали о разбое на улице (школьники подожгли бомжа или ограбили в овраге пенсионеров) и о необходимости принять меры по усилению работы с социально неблагополучными детьми. Однако начиная с осени 2016 года ситуация резко меняется.
Подростки становятся ньюсмейкерами
В сентябре 2016 года, после летнего затишья, снова обсуждаются «группы смерти», которые якобы принуждают школьников совершать самоубийства, и их участники. 12-летняя Ева Рейх, которую подозревают в принуждении к самоубийствам и администрировании одной из таких групп, дает нашумевшее интервью. В октябре 2016 года появляются ролики двух девушек, «хабаровских живодерок», которые садистскими способами убивают животных и снимают это на видео. В ноябре 2016 года псковские школьники Денис и Катя ссорятся с родителями, забираются на дачу, обнаруживают оружие и после нескольких часов беспорядочной стрельбы по собакам, деревьям и полицейским машинам и трансляции в Periscope кончают с собой. 27 марта 2017 года на митинги против коррупции, организованные «Фондом борьбы с коррупцией» в разных городах, выходит большое количество школьников, которые активно дают интервью, рассказывая о своей позиции. Школа начинает борьбу с учениками, чтобы удержать их от посещения митингов, причем делает это «дедовскими» методами. Не стесняясь в выражениях, учеников «пропесочивают» на собраниях, школьники выкладывают записи «встреч» в паблики, а потом появляются громкие публикации в СМИ (в «Новой газете», «Медузе», «Знаке»).
Чувство беспомощности перед «новым опасным подростком» порождает требования моральных и правовых перемен. И родители, и чиновники говорят о необходимости срочных мер: о введении новых законов, о снижении возрастного порога уголовной ответственности, об усилении контроля за детьми дома и в школе. По стране прокатывается волна родительских собраний, на которых учителя говорят родителям: «Бойтесь их (детей) и следите за тем, что они делают в социальных сетях». В некоторых школах начальство предписывает классным руководителям под никами отслеживать поведение школьников в закрытых группах в «Вконтакте» и потом составлять отчеты.
Одновременно с борьбой школы за усиление контроля (а возможно, и вследствие этой борьбы) в 2017 году растет число случаев школьного насилия, замеченных СМИ. Если за 2014-2016 годы нападений школьников на соучеников и учителей было только четыре (например, в 2014 году мальчик принес в московскую школу ружье и застрелил учителя географии, а в 2015-м петербургский школьник попытался зарезать любимую учительницу), то в 2017 году таких случаев (повторю – только замеченных прессой) оказалось уже 13: школьники нападают и на отдельных детей или учителей, и на целые классы с ножом, топором, ружьем и даже «коктейлем Молотова».
По этому поводу мы часто слышим расхожее мнение, что вот, мол, «у нас стало как в Америке». Действительно, в США много подобных преступлений, только вот отношение к причинам, которые их вызывают, другое.
Российской системе образования и воспитания привычен романтически-репрессивный взгляд на мир, который начал формироваться еще во время Гражданской войны сто лет тому назад. Согласно ему улица – это по определению опасное место, делающее из тебя беспризорника и уголовника, а школа – это модель государства, воспитывающая и защищающая детей, поэтому насилия со стороны школьников на территории школы, которая насквозь просвечивается «оком власти», быть не может. Наоборот, школа способна изменить все плохое, что дает ребенку улица. В результате сообщение о том, как 14-летний школьник убил ножом пенсионерку на улице и отобрал у нее пенсию, вызывает гораздо меньше общественного обсуждения (улица – на то она и улица), чем рассказ о школьнике, пырнувшем канцелярским ножом учительницу за замечание на уроке. В 2017 году 13 случаев нападения в школе привлекли гораздо больше общественного внимания, чем 21 случай криминального поведения школьников на улице и дома.
Школа – это не модель государства, это модель общества
Однако, с точки зрения американских социальных психологов и криминологов, школа – это не модель государства, это модель общества.
В школе велико число тех, кто чувствует себя жертвами самых различных преступлений (от вымогательства денег на завтрак и до сексуальных домогательств). Это называется уровнем виктимизации. Уровень виктимизации в школе высок, потому что высок уровень виктимизации в обществе. Да, конкретный стрелок, который взял в руки винтовку и пошел расстреливать одноклассников, может иметь очень серьезные проблемы с душевным здоровьем. Однако если бы в этой школе был низкий уровень насилия, а учителя и ученики попытались проявить по отношению к подростку с отклонениями терпение и понимание, а не высмеивать его, то и риск вызвать ответное насилие был бы намного ниже.
Эрик Харрис и Дилан Клиболд, в 1999 году убившие больше десятка человек и покончившие с собой, стали настолько популярны потому, что преподнесли убийство как месть за всех униженных в школе
Подростки-агрессоры, устраивающие кровавые бойни в школе, почти всегда ощущают себя жертвой той системы, которой они идут мстить. Именно поэтому Харрис и Клиболд, стрелки из школы «Колумбайн», убившие в 1999 году больше десятка человек, стали настолько популярны. Они преподнесли свои действия как акт мести за тех, кто был унижен в этой школе. Поэтому если СМИ и политики обращают внимание только на случаи массовой стрельбы в школе и забывают про системное насилие внутри школы и вне ее, это имеет печальные последствия, говорит Донна Киллингбек из Мичиганского университета. По ее словам, когда американские СМИ конструируют образ «опасного ребенка» в школе, непредсказуемого и несущего в себе угрозу, они, как правило, совершенно игнорируют тот факт, что количество преступлений против детей, совершаемых вне школы, в три раза выше. «Часто бывает так, что приход полиции в школу является вовсе не следствием акта насилия внутри учебного заведения – нет, они пришли взять показания о насилии дома».
В концепции «насилие в школе – это производное от насилия в обществе» просто полагаться на «закручивание гаек» бессмысленно. Ежегодные мониторинги школьного насилия в США показывают, что в школе надо снижать уровень бытового насилия с помощью самых разных мер: пополнения штата школьных психологов, тренингов по борьбе с буллингом для учителей и школьников, контроля за потенциальным насилием дома и даже ранним предупреждением симптомов психических нарушений, таких как шизофрения, депрессия и различные психопатии.
В российской концепции «школа – это модель государства» невозможно предположить, что школьное насилие возникает только потому, что есть высокий уровень виктимизации в обществе. А он в России на самом деле высокий, что показал недавний опрос коллег из Института правоприменения.
Вместо того чтобы признать наличие насилия в школе и вне ее, российские охранители ищут внешние причины
Наши охранители пошли другим путем. Кратко его можно описать так: «Закроем глаза, и страшный волк убежит». Вместо того чтобы признать наличие насилия и в школе и вне ее, увеличить число психологов в школе, бороться с буллингом и семейным насилием, российские охранители ищут внешние причины, которые, по их мнению, вызвали такую волну насилия. Следуют они примерно такой логике: «Раньше у нас этого не было, никаких нападений, а вот теперь школьники читают про стрельбу в школе «Колумбайн» и прочие опасные вещи и нападают. Следовательно, информация о таких событиях и приводит к страшным последствиям». Следуя этой логике, на прошедшей неделе Госдума приняла закон (очередной закон Ирины Яровой) о запрете сайтов, посвященных теракту в американской школе «Колумбайн» в 1999 году. Появление этого законопроекта не связано напрямую с дискуссией о том, подражал ли “керченский стрелок” фигурантам той истории – Клиболду и Харрису (Яровая внесла первую версию в марте).
Яровая утверждает, что ограничительные меры уже показали свою эффективность в борьбе с самоубийствами, и настаивает на этом в пояснительной записке. Хотя совершенно непонятно, на чем основан такой оптимизм. Никаких доказательств этому не приводится.
Законотворческая логика четко выражена в пояснительной записке к проекту закона:
«Одной из основных проблем в сфере профилактики угроз безопасности жизни детей является вовлечение детей в преступную деятельность через распространение информации, направленной на склонение или иным образом вовлечение несовершеннолетних в совершение противоправных действий, представляющих опасность для их жизни и жизни окружающих, в том числе в сети Интернет. К примеру, можно упомянуть так называемые «группы смерти» и «колумбайн-сообщества», игры «Беги или умри» и «Фея огня», ранее пользовавшиеся большой популярностью среди подростков».
Все эти явления, на самом деле совершенно разные по происхождению и функции, для Яровой – лишь способ склонить подростка к совершению «противоправных действий». За этой формулировкой скрывается и представление, столь же опасное, сколь и неверное: подросток – такой пассивный объект, на которого самым гибельным образом может повлиять что угодно.
Яровая не одинока в таких фантазиях. Депутаты видят попытки манипулировать детьми практически во всем. В 2017 году возникает паника по поводу игрового задания «Правда или действие» на обертке жевательной резинки. Депутат Милонов интерпретировал неловкий рекламный ход как заговор против российских детей. С его несколько безумной точки зрения, Навальный и «суицидальная жвачка» – это часть одного и того же действия заокеанских манипуляторов:
«Это, безусловно, тонкая игра, которая началась достаточно давно, еще с появлением всех этих безумных игр — «Синий кит» и так далее, в этом же ряду и эта история со жвачкой. Инициатива всех этих игр тянется не из России, а в Россию. То есть мы видим, что сейчас запущена целая махина, дьявольские пиар-технологии работают на то, чтобы как можно большее число людей, в том числе совсем молодых, вышло поддержать того человека, который хочет беды в нашей стране».
Представление о пассивном подростке, на которого могут повлиять любые злые силы, разделяется не только отдельными чиновниками. Каждый раз(!) после появления значительного количества подростков на очередной акции протеста, многие люди в возрасте 40 и выше с увлечением репостят городскую легенду – историю о «хорошем мальчике», который пошел к друзьям, когда папы не было дома, там он из рук молодого человека получает кока-колу и приходит в себя только на митинге. Именно так в подобных текстах «оппозиционеры» или «Навальный», или «американцы» управляют полностью зомбированным ребенком.
Поколение российских родителей вместе с законотворцами своими собственными руками вместо борьбы за снижение уровня виктимизации создает и поддерживает образ пассивного ребенка, который стал нашим врагом из-за вмешательства злых внешних сил.
А что происходит на самом деле?
Причинно-следственная зависимость здесь обратная. Человек будет увлекаться сайтами «колумбайнеров» (и если захочет, то найдет любую заблокированную информацию, несмотря на все усилия Роскомнадзора) в той ситуации, когда он уже столкнулся с серьезным насилием в своей жизни. Опрошенные нами российские клинические психиатры утверждают, что школьники, которые им на приеме говорили, что они состояли или хотели бы найти пресловутые «группы смерти», уже имели серьезные психологические проблемы и/или были жертвой насилия в школе или дома.
Когда проблема подростка становится реальной, когда в его в голове созрела мысль о возможном насилии по отношению к окружающим или к себе как способе разрешения проблемы, тогда все, что напоминает ему об этом, может стать спусковым крючком реального действия. Триггером может стать грубое или неловкое слово, незначительная обида, косой взгляд в его сторону. В такой ситуации душевной предуготовленности многократно возрастает роль семьи, друга, психолога, которые могут понять тяжесть состояния и попытаться вмешаться и помочь подростку. Но попытайтесь себе представить, что вместо доброго слова, утешения, понимания страдающий человек получит совет «не думай про это, этого не существует, это тебе внушили плохие люди, это не твоя мысль». (А это именно то, что пытаются сказать и сделать законодатели). Может ли это помочь разрешить острейшую ситуацию или хотя бы облегчить ее – или приведет к обратным результатам?
Влияние трагедии в школе «Колумбайн» на реальный уровень массовой стрельбы в школах – это во многом миф. Действительно, после массового расстрела в 1999 году у стрелков Клиборда и Харриса появилось много фанатов, которые писали о них стихи, подражали им в одежде, обсуждали, могли бы они поступить так же. Но количество реальных нападений в американских школах после 1999 года упало более чем вдвое (как видно из графика мониторинга школьного насилия). Во многом это произошло благодаря принятым разнообразным мерам, таким как увеличение количества школьных психологов, усиление контроля за семейным оружием, выявление у школьников психологических отклонений и т.д. Эти меры и сработали. А запрещать сайты никто не стал.
Александра Архипова, антрополог, ИОН РАНХиГС, РГГУ
Иосиф Зислин, MD.психиатр, Иерусалим